Лёха - Страница 85

– Да я это, в штабе, писарем служил, – ответил Леха фразой из популярного фильма.

За некоторое время, вполголоса переругиваясь, но научили «штабного писаря» более-менее прилично держать в руках винтовку, прицеливаться, перезаряжать и вставлять патроны в обойму, а обойму – в магазин винтовки.

На удивление Лехи, карабин немецкий оказался тяжеленьким, держать его в руках на весу было непросто, ствол так и описывал круги. Совмещать мушку и прицел менеджер научился в общем быстро, только при этом диву давался, как реал отличается от компьютерных игр. Аж вспотел, возясь с винтовкой. Скептически посмотрев на его старания, артиллерист вежливо порекомендовал не стрелять навскидку и стоя, а лучше – лежа и с упора. Иначе, дескать, патронов не напастись будет, тут не фабрика, и складов нет.

Леха молча проглотил ехидство, покладисто лег, стал примеряться, как стрелять с упора. Тут его кто-то пнул в пятку. Оказалось – Жанаев. Сволочь! Больно получилось. Почти так хлестал его по заднице в канаве, когда ползли.

– Ты какого хрена?! – вскипел потомок.

– Прыжмай нога земля крепко. Отстрелыт, – ответил невозмутимый азиат.

– Чего? – окрысился менеджер.

– У тебя пятка торчит, потому как носком в землю уперся. Первая же пуля – твоя. И все: с таким ранением, в пятку – ты не стрелок и не боец, – посмеиваясь, пояснил Середа.

– Ювенальной юстиции на вас нет! – в сердцах ляпнул Леха, но стопу прижал, как сказали. Очень получилось неудобно.

– Ты ежели спорить хочешь, мы можем старую штуку сделать – сунем тебе камешек в ботинок, чтоб научился свои пятки любить и не подставлять под пули. Как, интересует? Походишь часок с камушком под пяткой – что сильно слабее пулевой дырки по ощущениям, – мигом поймешь, что к чему. Дык как, искать камешек? – спросил Семенов, а Жанаев широко улыбнулся.

– Ладно, верю, – пробурчал Леха. Он как раз прислушивался к своим ощущениям, и, надо признаться, они были странными. Очень непривычными.

Он впервые в жизни держал в руках боевое оружие. Предмет, специально созданный очень грамотными людьми для того, чтобы убивать других людей. До попадания во всю это катавасию Леха придерживался скорее гуманистических взглядов: считал, что убивать людей негуманно и, хотя и играл азартно во всякие милитаристские игры, истребляя противников сотнями, но при этом прекрасно понимал разницу между фигурками на экране компа и живыми людьми. Теперь что-то в его сознании перевернулось. Во всяком случае, появилось понимание того, что если тебя собираются убивать, то это дает и тебе право убить, не глядя на то, что у врага седая любящая бабушка, особые национальные традиции и даже многовековая культура.

Тяжелый карабин впечатлял своей изысканностью, толковостью создания и точностью исполнения, в нем не было ничего лишнего. Все детали отлично подходили друг к другу и работали безукоризненно. Строгость вороненой стали, блестящий никелем затвор, гладкое лакированное дерево ложа и приклада, окованного металлом, – все говорило о том, что сделано это оружие гениально. Оно было и красиво странной, хищной красотой, и удобно. Даже под гнутой рукояткой затвора с симпатичным шариком на конце было изящно в дереве выбрано аккурат под ладонь. Само в руки просилось это оружие. Только вот оно было взято с боем у вражеского солдата, который до этого чудом (ну, не совсем чудом, неказистый Семенов как-то на чудо не походил, так что лучше б не так патетично) не перестрелял Леху и его приятелей. Да, собственно, и пришел сюда на чужую землю этот зольдат именно для того, чтобы убивать таких вот Лех.

Увидев войну воочию, менеджер и сам изменился, и его ощущения как-то изменились. Раньше он судил о войне как о чем-то далеком, постороннем и даже не особо привлекающем внимание. Ну воевали когда-то, ну и что? Мало ли с кем когда воевали. Больно надо себе голову заморачивать. Это все прошло и быльем поросло.

А тут война стала очень уж шибко личным делом. Можно даже сказать – шкурным.

И отсюда ему уже не казались логичными разные модные интеллектуальные изыски типа тех, что проигрыш в войне этой, наоборот, позволил бы всем пить баварское пиво и кушать вкусные немецкие сосиски. Как-то после всего увиденного у Лехи напрочь пропали мысли о том, что немцы вдруг стали бы делиться сосисками с побежденными. Объедков – и то не давали. Какие там сосиски с пивом… И вспомнившийся спор в интернете о том, что давно пора все забыть и ставить противнику памятники, как и своим воинам, – тоже показался диким кощунством. Как сравнивать можно своих и врагов?

Нет, к немцам Леха не питал какой-то животной ненависти, он прекрасно понимал, что у тех своя правда. Они действительно считают эту землю уже своей. И все, что на этой земле есть – где только встал их кованый сапог, – тоже уже было их имуществом. Так рассуждает любой вор и бандит. Хоть благородные пираты и легендарные викинги, хоть всякая шушера подзаборная. Гопник тоже считает айфон в руке у проходящего ботана своим. Это как раз нормально. Если смотреть с точки зрения гопника. Но вот если встать на противоположную точку зрения – того, кто этот айфон купил на заработанные деньги, – поведение гопников как-то теряет блеск и лоск. То, что увидел за последние дни Леха, почему-то четко прописало светлых европейцев-культуртрегеров именно в слой бандитов. Этакие культурные гопы, которые очень хорошо подготовились к гоп-стопу. И с какой стати ставить этим гопам памятники? Потому что они солдаты? А что такое солдат? Чем европеец-викинг, таскавшийся по Европе, чтобы порубить голов и награбить вещей, отличался от гитлеровских зольдатов? Да ничем ровно. Банальный бандит, только немцы – в составе особо крупной банды. С танками и артиллерией. И теперь и Лехе придется с этими бандитами махаться – потому как попал лицом к лицу с ними, и деваться ему некуда.