Лёха - Страница 86

Остался бы в той деревне – была такая мысль, и любовница очень соблазняла, – да почему-то стоял перед глазами виденный несколько лет тому назад жуткий фильм. Где как раз почти такую же деревню уничтожали со всеми жителями. Фильм был настолько реалистичным, что сейчас-то Леха мог себе признаться – он банально побоялся остаться. Лучше уж с мужиками. Это показалось безопаснее, чем вот так жить без защиты и ждать, когда за тобой придут. Кино-то было на реальных событиях основано, несколько сотен деревень вот так – с жителями вместе – спалили цивилизованные европейцы. И теперь фильм этот сильно действовал на нервы еще и тем, что выходило – удрал он из деревни, бросил ее без защиты. То-то и Семенов был в то утро хмурым, и Петров тоже. И то и другое было плохо, и поди пойми, что хуже.

– Чего задумался, детина, чего ты голову склонил? – мягко, по-южному выговаривая букву «г», спросил заинтересовавшийся Середа. Он уже смотал с руки грязные тряпки и теперь подошел к учившим Леху, чтобы те помогли с перевязкой.

Леха в двух словах выдал то, что подумал. Ну не стал говорить про айфоны, не упомянул про сосиски с пивом, а так, вообще. К его удивлению, ни артиллерист, ни оба пехотинца не стали обзывать его дураком и спорить. Согласились сразу, только Середа еще и добавил:

– В Одессе когда гостил, слыхал там всякие шуточки, похожее попалось: диалог такой двух местных.

– Расскажи, – попросил Леха.

– Да первый субчик говорит: «О, Сема, глянь какой у меня клевый спинжак!» – А Сэмэн ему отвечает: «Клевый клифт! Токо в ем шо-то шевелится!» – Тогда первый пугается и спрашивает: «Шо, шо шэвелиця?» – Второй заявляет: «В твой клифт какой-то фраер залез!» – Тогда первый горестно вопит: «Не, ну шо за люди? Эй, ты, фраерок, а ну быро вылазий с моего спинжака!» – То же, в общем. Шо мое – то мое, а шо твое – то тоже мое. Старое бандюгановское присловье.

– Так для того и воюют. Иначе зачем воевать-то? Тут вон какие расходы! Понятно, что раз начали войну, то рассчитывают окупить все это. Иначе и войны бы не было, – заметил Семенов.

– Просто у нас, в нашем времени… ну то есть в городе, – спешно исправил свой ляп Леха, – многие всякие умные рассуждали про всякую воинскую честь и что вроде как уважать врага надо, потому что он исполняет так же воинский долг, а если что делает, то ведь по приказу…

– Эти городские… шибко грамотные. Все знают – и что булка растет на деревьях, и что война – благородное дело. Нас бы этот фриц, который Карл, без всякого приказа пострелял. И благородьство воинское, угу… безоружных стрелять. Много у вас в городах дармоедов, которые ни черта делать не умеют, только болтают, а жрать хотят сладко и вкусно. Умники. Книжки оне читали, как же… Потому их должно кормить, а работать должны другие. А как война – так их дядя должон защищать, а оне – сразу выковыриваться. Видел я кувырянных, оченно в тыл рвались – а здоровые мужики, вполне бы тут пригодились. Одного такого из вагона выпихивали вместе с чемоданами, а он вопил: «Товарищи, я очень нужен нам!»

– Ладно тебе, я вот тоже городской, – примиряюще сказал Середа. А потом поинтересовался: – Ведь вот соврал небось для красивого словца? Про этого эвакуированного? Ужель сам видел?

– Ну не сам… но старшина говорил, что своими ушами слыхал. Люди ж разные – одни добровольно на фронт, страну защищать, другие в самое пекло войны кинулись – в жаркий Ташкент. У нас в военкомате такая очередища была! Из добровольцев, на фронт. А тут встречь им – здоровенные мужики спасаются, кувыренные.

Леха немного удивился, потому как в его среде служить в армии было лоховством, а уж самому напрашиваться на войну – тем более. Но говорить это не стал. Не к месту и не ко времени. К тому же Середе так никто и не сказал, что Леха вообще-то и не писарь вовсе, и не из летной части, а пришлый потомок.

Разговор как-то сам собой увял, мужчины занялись раной артиллериста. Из любопытства и Леха нос сунул. И ему не понравилось, что он увидел: кисть у Середы вспухла, была красной, отекшей, с дырой посередине, и эта дыра, в отличие от виденных в фильмах, не зияла насквозь, но понятно было с первого взгляда, что сквозная. Края дырки вздулись и расщеперились в стороны.

– Промыть бы надо, – невозмутимо сказал Середа.

– Можно помочиться, – предложил Семенов.

Леха удивился, но артиллерист, в отличие от него, никаких отрицательных эмоций не проявил, не оскорбился. Видно было, что он такой способ дезинфекции знает.

– Тут в аптечке марганцовка нашлась, давай пока ею. А края йодом помажем.

– Ишь ты, прям как в аптеке! – отозвался Семенов.

– Гноя нет. Хорошо, – веско сказал Жанаев. Он опять попыхивал папироской, вид у него был довольный.

– Пальцы плохо сгибаются, – поморщившись от боли, пожаловался артиллерист.

– Хорошо еще, что вообще гнутся, – резонно возразил Семенов.

А Лехе вдруг пришло в голову странное сравнение, сначала неясное, невнятное, но чем дальше, тем контуры становились четче, и наконец мысль выкристаллизовалась. Глядя на деловито возившихся с раной товарищей, потомок подумал, что они к войне относятся как к тяжелой, грязной, утомительной, но, увы, – необходимой работе. Вот как на даче дерьмо из сортира вычерпывать. Радости никакой, но делать надо, потому что иначе нельзя. А вот увиденные им немцы производили совсем другое впечатление. Не то чтобы они выглядели туристами-экстремалами, но что-то в них было противоположное от красноармейцев, для многих из них война явно была чем-то вроде спорта. Большим Приключением в жизни. Им на войне было весело.