Лёха - Страница 80

Стреляли из лесу. Пару раз. Точно по мотоциклу. Наверное. И Семенов в ответ полоснул очередью, но как-то странно – оглянувшись Леха видел, что у пулемета ствол задран. С деревьев стреляли?

Тошнит, все время тошнит… И голова как нафаршированная каким-то дерьмом… И пить…

А те промазали, точно. Как пуля попадает в вездеходик – это уже Леха слыхал. Совсем рядом, ох, даже думать больно… Какой-то мозговой запор… Что случилось? Попить бы – может, вспомнил бы… Воды бы. Только воды. Никаких джусов или там пива… Воды…

А пуля когда в борт бьет, то глухой такой удар, щелчок. А в колесо – звонко, как в… черт его знает как во что, думать не получается… Пить… Что угодно, но попить… Раненые пленные тоже все время пить просили… Еще удивлялся, дурак, почему у них голоса такие слабые, словно бумажные… Не бывает бумажного голоса. Это не так… А сам даже и рта открыть не мог. Значит, тем было немножко легче… Обидно… Только ноги унесли, почти, и вот… В кои-то веки… Ох как плохо.

Леха попытался позвать на помощь, но только сипло пискнул. Даже для мыша несуразно, не то что для человека. Тут же испугался – ведь не ясно, где лежит и кто рядом. Если немцы – добьют и не почешутся. Это им раз плюнуть… Даже еще проще… Насмотрелся за последние дни на всю жизнь, сколько бы ее там ни оставалось. Еще раз попробовал открыть глаза. Чуточку приоткрылся левый. Тускло. Пятна какие-то. Пить еще больше охота. Нет, надо что-то делать. Иначе точно сдохнешь – и всё.

Наплевав на то, что он, может быть, весь в дырах, как сыр голландский, и любое движение просто добьет открывшимся кровотечением, Леха изо всех сил попытался повернуться на бок… не получилось. Постарался открыть глаз… тоже без толку. Взвыл от бессилия и досады. Опять этот жалкий писк. Хоть и очень плохо было Лехе, а и то как-то совестно стало так пищать. Но подыхать молча – еще страшнее. Черт с ним, пусть и пристрелят, уже хуже не будет. Хуже некуда. Точно – некуда. Как кошмарный сон, когда жутко – а не пошевелиться и не крикнуть. Но не сон. Наяву это. Потому – хуже кошмара.

Напрягся в ожидании, вроде услышал что-то. Или показалось? В полуоткрытый глаз жгучей струей впился ослепительный свет. Леха с трудом зажмурился. Веки закрывались с усилием бронезаслонок. Световая труба это, что ли? По телевизору говорили, так бывает, когда помирает человек. Шум в ушах, и словно летишь по световому тоннелю. Шум есть. Полета нет. Значит – еще не… Кто-то довольно грубо подгреб разваливающегося на части Леху под шею, приподнял – и нос учуял знакомый запах табачища, а в сохлые губы уперлась холодное горлышко фляги с легким привкусом алюминия. И вода! Холодная! Она словно обжигала и тут же лечила воспаленную глотку Лехи. Показалось даже, что она не успевает долететь до желудка, а с шипением всасывается прямо в пищеводе.

– Думал, тебе каюк, – душевно произнес над ухом азиат.

Леха не отрываясь пил и пил, словно верблюд после месячного загула по пустыне. Теперь холодные слитки драгоценной воды уже попадали в желудок, и крутеж в животе медленно затихал.

– Перегодь, отлежиз, – внушительно заявил бурят и оторвал от хватающих воздух губ горлышко фляги.

Лехины губищи некоторое время самостоятельно пытались нащупать в воздухе лакомое, словно ротик младенца, потерявший сосок посреди кормления, но Жанаев был непоколебим. Тушка Лехи завалилась обратно, а рядом кто-то другой зачавкал и жадно забулькал.

«Не немцы. Повезло. И Жанаев цел», – отстраненно подумал Леха и неожиданно для самого себя вырубился. Словно его по башке битой долбанули.

Сколько он был в отключке – не сообразить. Ощущений не было никаких. Провалился – и вынырнул. И вроде бы чуток почувствовал себя получше. На самую каплюшку, капелюшечку. То есть чувствовал он себя по-прежнему омерзительно, но теперь уже было куда хуже… то есть, значит, стало все же немножко лучше. Пальцы шевелились – точно. Все три. Почему три, их же больше? Больная голова не соображала, но с тремя пальцами вроде как лажа какая-то выходит. Их же больше вроде. Довольно долго Леха старательно и напряженно соображал – а сколько должно быть пальцев. От усилий снова ослабел и вырубился. Все-таки нельзя было вот так сразу напрягать измученный мозг.

Зато когда опять пришел в себя, добрый Жанаев опять дал приложиться к фляжке. И это было редкостное наслаждение: такого, пожалуй, и не припомнить! Словно вливал жизнь по глоточку. Но тревога никуда не ушла. На секунду даже какие-то мутные мысли в голову про коварного азиата пришли, но мысли были большие, в голову не поместились и исчезли. Рассыпавшись на нечитаемые огрызки.

Глаз наконец-то удалось открыть. Сначала не понял ничего. Устал, закрыл глаз, заснул. Проснулся. Опять осторожненько глаз открыл: в виде бонуса с чего-то раскрылся за компанию и другой. Долго всматривался. Дошло вдруг – лежит в каком-то шатре, но очень маленьком. Почему-то это напугало. Рядом кто-то сипло застонал. Напугало еще больше, и от этого опять уснул, как провалился.

Проснулся от того, что кто-то на руку наступил. Опять бурят с фляжкой приполз.

Попил, еще поспал. Все тело болело, словно последние дни из тренажерного зала не вылезал. А попутно в этом же зале его еще и били все это время. Дурацкий какой-то тренажерный зал. Но пальцев на руке оказалось уже пять. Это удивило. Размножались, что ли, эти чертовы пальцы? Смог поднести руку к лицу. Пересчитал. Точно пять. Чудеса.

Кто-то бубнил неподалеку знакомым голосом. Присмотрелся, повертел теперь уже и головой, которая хоть и гудела нудным, шерстяным каким-то шумом, но уже могла поворачиваться, хоть и с трудом. Обнаружил, что и впрямь находится в шатре – палатке из какого-то смутно знакомого материала. Тщательно осмотрел себя, удивляясь, словно видел свои руки и ноги впервые. Странные они какие-то были, но вроде как свои, точно. Немного удивился, увидев рядом свернувшегося в калачик бурята. Опять странно. Один бурят воду носит, другой тут спит. Двое бурятов. А снаружи кто-то что-то бубнит. Наверное, там еще буряты.