Лёха - Страница 165

165

– Сынка, я солдатом был, когда ты еще и не родился, – хмуро заметил Брендерберя, или как его там…

– Да я вижу, что ты старый, – поддел ответно пулеметчик.

– И старый тоже. И партизаном был, так что знаю, что говорю. Башка немецкая далеко уползла. А хвост – вот он, тутай. Хватай да тяни. Или башмаком наступай. Опять же – почему они нас уговаривают? А мы и впрямь им можем сильно помочь. Опыта у нас хватает, чтоб делиться. Даже у тебя, молокососа, – ласково уел Семенова ефрейтор.

– Ладно, потом поговорите, – обрезал лейтенант раньше, чем Семенов успел отреагировать. – Вы, старшина, что скажете?

– Считаю, что оставаться надо, – поразил пулеметчика в самое сердце спокойный ответ Лехи. Вот уж совсем не ожидал. Совершенно.

– Обоснования?

– То, что сказал ефрейтор. Вот мы шли себе и шли. Нарвались, извините, на вас. И теперь делаем то, что вы говорите. Нарвемся на старшего чином – опять та же песня будет. Ну и чего бегать зря? Мне понравилось засады делать, так чем на бегу – уж лучше тут. Кроме того, если удастся сколотить достаточно большое э-э-э… партизанское соединение, то вполне можно и о связи вопрос решить. Даже и авиатранспорты получать.

– Аэродром в лесу сделать? – съехидничал Семенов.

– Легко, – спокойно сказал Леха.

Так уверенно, что Семенов опять растерялся – видел он аэродромы, хлопотное это дело. Но откуда потомку это знать – он же летчик только по петличкам! Но ведь уверенно говорит!

– Мнения разделились, – хмыкнул лейтенант. Махнул рукой, все поняли правильно и двинулись обратно.

– Слушай, а ты что говорил, что ты – солдат? Это же не по-нашенски, мы же – красноармейцы, – спросил пулеметчик у ефрейтора.

– Я, хлопец, родился в Австро-Венгрии. И променял убогое батрачество на солдатчину вполне добровольно. Тогда наших набирали в украинский легион сечевых стрельцов, за австрияков воевать. Потом – русский плен. Оттуда удрал – был в Галицкой армии, с поляками махались. Пока в тифу валялся – браты сляпсили у меня и сапожки, и всю амуницию: вышел в обносках, словно неборак последний. Тут как раз попал к атаманше Марусе, от нее подался к Махно, немцев били, «петлюру», деникинцев. А потом красные появились, к ним пошел, так что воевать мне нравится, мое это.

– Эк тебя помотало! Не опасаешься такое открыто рассказывать? – поосторожничал Семенов, взглянув на собеседника.

– Где надо и кто надо – знают, – усмехнулся Бендеберя.

– И?..

– И – вот он, я. Еще вопросы есть?

– Вопросов-то много… – честно ответил Семенов.

– Хорошие вояки всем нужны. А в начальство высокое я никогда не лез, мне и так добре. Я теперь не чоловик, а боевая единица. Основа любого войска – кто ж меня тронет?

Сильно удивленный тем, что идет рядом вроде как с австрияком, или поляком или черт его знает еще кем, бывшим в таких армиях, о которых пулеметчик и слыхом не слыхивал, Семенов замолк. Отводил от лица ветки, старался смотреть по сторонам, думал, что делать дальше. Выходка потомка из головы не шла, никак не мог ее понять, и выполнение приказа умершего взводного таким образом откладывалось на неизвестно какое время. Это не нравилось бойцу, он любил, когда все шло по порядку и вовремя, а тут все вперекосяк идет.

Потомок как ни в чем не бывало шел рядом с лейтенантом, они о чем-то негромко беседовали. Пулеметчик подошел поближе, дивясь такой горожанской беспечности, – идут молокососы, болтают, словно на прогулке в ЦПКО, а не в чужом лесу. Замечание старшему по званию, однако, делать не стал, не по чину, поневоле прислушался, о чем речь.

– …БТ немцы уже спалили, а на тридцатьчетверку они своих штурмовиков бросили – саперов. Лютые сволочи, выдрессированные. Боевое охранение фланговое то ли минами накрыло, то ли они гранатами закидали, но появились в деревне они незаметно, да и практически под прикрытием артобстрела – и сразу к танку, – негромко, но внятно толковал лейтенант, а Леха внимательно слушал. – Половченя их заметил, когда они к танку с бревном бежали…

– Бревно-то им зачем? – удивился потомок.

– А это у немцев способ такой противотанковый. Впихивают бревно между катком и гусеницей, танк едет и это бревно либо каток ему выламывает, либо – чаще – гусеницу рвет. Танк без гусеницы…

– …становится неподвижным. Хитро. И лихо, для этого надо иметь стальные яйца, – искренне, но непонятно восхитился дутый старшина ВВС.

– Мы тоже удивились. Дальше – больше. Танкисты успели коробочкой крутануть на месте: те, что бревно волокли – кто отскочил, кто под гусеницу попал, но все равно уже врукопашную с танком сошлись. Пара фрицев ухитрилась на танк запрыгнуть и брезентом закинуть башню и триплексы у водителя. Брезент они у самих же танкистов взяли – сзади за башней лежал. А танк ослеп, там и так-то не видно ни черта – меня пригласили внутри посидеть, пока до минометов тихо было, убедился своими глазами. Половченя с командиром танка – лейтенантище такой был рыжий и конопатый, как воробьиное яйцо, – пытались из своих наганов в щели стрелять, но немцев не зацепили. Тогда пушку назад отвернули и пошли по сараям и хатам кататься, брезент с саперами и снесло обломками. Только в разные стороны как воробьи порскнули. Значит, опасность осталась. А поди найди этих саперов – прячутся же. Пока искали, кого бы задавить в плане ответной мести, другой штурмовик им канистру с бензином на корму закинул. И поджег.

– А, этот способ я знаю, довелось читать. Они еще к канистре гранату привязывают, – кивнул головой потомок.

165