Лёха - Страница 123

123

Все невольно усмехнулись, даже Жанаев ухватил соль шутки.

– Тогда отойдем в сторонку, чтобы нашу беседу о дальнейшем э-э-э… маршруте, – не без труда выговорил Семенов непривычное словечко, – чужое ухо не слыхало.

Все трое глянули на лежащего Гогуна и отошли на край полянки.

– Первое. Надо решать, кто в группе командир, – сказал дояр.

– Чего решать? Старшина свое слово сказал. Ты и так старшой. И вроде неплохо получалось. До последнего времени, – усмехнулся артиллерист.

Леха кивнул. Бурят тоже.

– Принято единогласно, воздержавшихся нет, – оттараторил явно привычную для него фразу Середа.

– Как старший в команде, принимаю решение уничтожить предателя и пособника захватчиков. Возражения есть? – неожиданно сказал Семенов. Негромко, но решительно.

Остальные промолчали. Потом Середа спросил:

– Может проверим его? Вчера он клялся-божился, что все осознал, и искупит, и отслужит…

– И как ты собираешься это делать? – заинтересовался Леха, на которого таланты ловкого хохла в мистификации произвели сильное впечатление.

– Да просто! Сейчас его развяжем немного, ноги спутанными оставим, а руки освободим. А я как бы этак невзначай рядом оставлю, например, кобуру с пистолетом. И посмотрим, как он – схватится или нет. И все будет ясно. Что скажете?

– И если схватится? – поднял бровь потомок.

– Тогда его штыком и запорем. Патроны-то я выну, разумеется. Зато он свой выбор покажет точно.

– Он тебе в башка пистоль швырят. Адна рука болит, а так еще и башка. Бинтов воз и маленькая телега надо, – поморщился бурят.

– А ты что скажешь? – глянул на менеджера артиллерист.

– Я голосую – убить. Да этих бандеровцев вообще надо всех под ноль! – неожиданно разозлился Леха.

– Это ты о ком? – удивился Середа.

– Вожак у этой сволочи, нацистов украинских, Бандера по фамилии, – пояснил, остывая и прикидывая, не ляпнул ли чего более чем надо, потомок. Просто почему-то на секунду подумалось, что все эти ужасно пострадавшие от «жутких рэпрэссий» бандеровцы, по восемь раз расстрелянные в ГУЛАГе, тем не менее выходили во время Лехи на парады и мутили народ, а вот такой ловкий и приятный человек, как Середа, вполне может погибнуть, и ничего от него на этом свете не останется. Больно уж четко охарактеризовал перспективу свою тогда, у телеги с умершими ранеными красноармейцами.

Дояр как-то чересчур пристально уставился на потомка, и тот, не удержавшись, пояснил, высказав неожиданно пришедшую ему в голову мысль:

– Вот ты, понимаешь, сказал тогда, когда мы померших в лесу нашли, что боишься без вести пропасть. И все равно – честно воюешь. С вооруженным, серьезным врагом. А эти твари воевать не будут. Вот безоружных кончать – это для них. Тут они горазды. Для них главное – выжить. И они выживут. Потому что не воюют. Хрен ты их на фронте увидишь. Они не воины по сути. Они палачи и каратели. А детей они заведут. И внуков. И от ответственности открутятся – ну поработают на лесоповале или где еще, куда их сошлют, несколько лет, потом будут рассказывать, как с ними, несчастными героями, ужасно обошлись. А они за свободную Украину боролись… ага, служа гитлеровцам подстилкой. И вот от тебя внуков не останется, а от них – останутся. И будут внуки врать, как им дедушки ихние наврали. Оно надо?

– Эк ты завернул! – опять удивился Середа.

– Ну а чего? Все верно сказано. Да и сделал он свой выбор, причем не один раз. Куда как хватит, незачем еще раз проверять. И с фронта удрал, и в крови измарался. Вот, гляньте, что у него в кармашке кителя нашел. Сидел ночью в его френче, грелся, а там в кармашке позвякивало что-то, как шевельнусь, – молвил хмуро дояр.

Семенов показал на грубой мозолистой ладони неуместно как-то сверкнувшие эмалью и чистым металлом вещички – орден Красной Звезды и какую-то медаль. Орден-то менеджер опознал легко, показывали такие не раз в уголовных репортажах про воров, сперших у очередного ветерана награды, а вот медалька хоть и показалась знакомой (в тех сериалах, что на глаза потомку попадались, именно такая была практически у всех наших солдат и сержантов), но названия ее он не знал. Углядел только две больших буквы «ХХ», тут как сквозануло в голове – римские цифры.

– Да, жить-то он сильно хочет, – кивнул артиллерист, разглядывая вместе со всеми лежащие на ладони награды.

– Жить все хотят. Потому я бы его только за дезертирство прибил до смерти. За одно это. А у него и кроме этого тоже набралось. На три раза убить, – возразил дояр.

– Ну дезертирство-то еще куда ни шло, – буркнул Леха, вдруг вспомнивший про свои приключения, хлопоты и расходы при добыче вожделенной отмазки от армии. Знала кошка, чье мясо съела, а потомок в общем был куда поумнее кошки.

Семенов зло вытаращился на потомка и яростным шепотом выдал:

– Вот держишь ты с товарищами линию обороны. Рассчитываешь на соседей по обороне, что они тоже воюют. А они удрали. А ты остался и не знаешь. что они уже удрали. Когда сосед слева или справа дезертирует – он не Сталина предает, не жидов. Тебя предает. Потому что ты на него рассчитываешь, думаешь, что сбоку у тебя оборона. А там – дыра, и бьют тебя уже в спину. И убьют тебя потому, что сосед удрал, – жить, вишь, ему захотелось. Так и мне ведь жить охота! И если дезертиров не стрелять – то фронт рухнет. Потому что жить хочется всем, а ложиться костями из-за того, что соседи удрали, – еще горше. И в итоге и сам побежишь. Потому что хрен его знает – удрали те, что справа-слева, или нет. Дураком-то кому охота быть!

123