Лёха - Страница 94

Леха тоже вроде выводы сделал, особенно после разговора с Петровым. Замкнулся. Стал следить за языком: боец не раз видел, как потомок открывал было рот что-то брякнуть, но передумывал мигом и рот опять закрывал. Не дурак, значит. И в плену себя вел достойно, и в побеге молодцом, а уж разобрался с заковыристым мотоциклом, выручив всю группу, совсем как герой. Хорошо, что Семенов его не убил. Перед собой-то оправдывался, что приказ исполняет, но и не будь приказа, все равно бы не убил. И это – хорошо. Плохо то, что по ночам мерзнуть приходится. И дальше будет хуже. Можно, конечно, проситься на ночлег в деревнях, но это дело рискованное – прикатят фрицы на мотоциклетке, возьмут теплыми, сонными. Можно устраиваться в копнах сена, благо сенокос прошел, и сено теперь было. Но опять же – у немцев лошадей много, насмотрелся. И берут они сено, где хотят, опять же нарваться легко, в лесу спокойнее намного. Но для леса нужны шинелки или другая теплая одежка.

Немцы, к удивлению Семенова, все, как на грех, были без шинелей, так что у них разжиться не получалось. Когда увидел давеча мертвых товарищей на телеге, мелькнула поганенькая юркая мыслишка, что наконец-то шинелки и попались, ан даже на первый взгляд стало ясно – нет. Не будет поживы. Раненых положили в спешке прямо на голые доски, не прикрыли ничем, так что единственное, что на секунду привлекло внимание, – так это странноватый старомодный латунный знак на рваной гимнастерке того, что лежал ближе к лошадке. И надпись была на этом знаке непривычная (а Семенов, после того как его научили грамоте, жадно читал все, что на глаза попадалось) и гласила: «Честному воину Карельского фронта». Видать, редкостью были на Карельском фронте честные воины, раз их такими знаками награждали. В возрасте был этот мужик, двое других умерших раненых его моложе, да вот только обмундирование на всех троих было залито кровищей и порвано, словно их собаки трепали стаей. И на троих было три ботинка, к тому же тот волосатый, на ком была пара, ухитрился еще при жизни так башмаки расшлепать, что они уже каши просили, отвалив подметки, неаккуратный был человек. И ремней у покойников не было, и карманы пустые, и никаких сумок. В общем, нечем с них поживиться, кроме дранины, которой только пол мыть, а чинить – ниток не напасешься. Хорошо еще, полуживая лошадка имелась.

Семенов немного пришел в себя. Спросил старательно облизывающего трофейную ложку, словно на ней поджарка мясная прилипла, Жанаева:

– Харчи все кончились?

Бурят кивнул. Но спрашивать ничего не стал, с пониманием человек. А городской шебутной Середа не утерпел:

– Вид у тебя, словно ты черта увидел. Не нашел деревню поблизости?

И тут же сконфузился. Потому что понял – одной фразой сморозил сразу несколько глупостей.

– Что ее искать, иди себе по дороге – так и упрешься.

– Поговорить не получилось?

– Почему не получилось? Очень хорошо поговорил. Старичок такой вежеватый попался, на телеге ехал. Лошадку нашу ему сторговал, по рукам ударили; много не даст, зараза, но сыты будем и кожушком разживемся. Я ему не сказал, что нас несколько, сказал, что один я.

– Умно, – поощрил внимательно слушающий бурят.

– А то, – без улыбки ответил Семенов.

Помолчали, причем боец заметил, что любопытство ест поедом всех его товарищей, но вопросы задавать не спешат, ждут, когда сам разродится. А он сам не знал, как внятно рассказать о том, что произошло, сам еще в себе не разобрался.

Сначала-то все шло прекрасно: следы попутал на всякий случай, от детишек, которые в лесу грибы собирали, благоразумно уклонился, решив, что с мелочью этой, тем более девчонками, кашу не сваришь. Напугаются только, дурехи, незнакомого человека, не ровен час, визг поднимут. Пропустил, сидя у дороги, бабу, лицом ему не глянувшуюся, потом еще какого-то мужика в кепке и пиджаке, а вот к старичку благообразному вышел, оставив винтовку неподалеку, чтобы не пугать зря. Дедок оказался тороватым, спорили долго, торговались от души, словно с цыганами на ярмарке, потом ударили по рукам, объяснил старичок, как его дом найти, растолковал, как незаметно с задворок подобраться, чтобы соседям на глаза лишний раз не попадаться; договорились, что придет Семенов ночью, а дедок будет лучинку палить у окошка и дверь оставит незапертой. Даже табачком-самосадом угостил, опять же сала пообещал, помимо картохи и хлебца. В общем, удачной получилась встреча, результативной, как говаривал покойный Уланов. Дальше Семенов опять же на всякий случай не пошел прямо к лагерю с товарищами, а добрался кружным путем, приговаривая про себя, что бешеной собаке семь верст не крюк. И уже будучи неподалеку от лесного привала – нарвался. Знал бы – седьмой дорогой обошел, но задним-то умом все крепки…

– Нашел я, когда обратно возвращался, откуда эта телега взялась. Ну с покойниками-то, – мрачно сказал Семенов.

– Медсанбат, что ли? – уточнил Середа.

– Нет. Медсанбат – это ж, считай, как больница уже. А тут под парой елок лапник накидан слоем и ветки на елках обрублены сажени на две вверх. Да и раненых там было полтора десятка всего. Не медсанбат.

– Это что, получается, нам о полутора десятках раненых заботиться надо? – испугался Середа.

– Чего о них заботиться, они как те, что на телеге. Только померли раньше и все сразу. И не сами, не от жажды или голода, – внятно разъяснил боец.

– Не пойму что-то, мы ж по дороге видели таких чертову прорву? При нас же добивали. Ты и сам видал. А на тебе лица нет, – осторожно вступился в разговор и Леха.