Лёха - Страница 40

Леха толком ничего не выкопал: видно было, что потомок лопаты в руках не держал, пришлось самому взяться. Мертвых притащили к воронке, всего одиннадцать человек, пришлось покорячиться, чтобы все туда поместились, не хотели они укладываться ровно, торчали окостеневшими руками и ногами в разные стороны, особенно те, кто обгорел. Они были твердые, словно деревянные.

– Странно… мало их, – сказал Жанаев.

– Ну видно, другие ушли или в плен попали, – отозвался Леха.

– Ага. И даже пулеметы не сняли. Мне кажется, что их тут самолеты накрыли. Только не все понятно. Грузовики все в дырках от пуль и видно, что сверху прилетело, а танкиста гранатами забросали. Не с самолета же. И с этими двумя, – кивнул Семенов в сторону двух глянцево вздутых голых, черных, словно негритянских тел, на которых, кроме ботинок, не осталось никакой одежи, – не пойму. Танк не горелый, а они перед танком валялись и вон как сгорели.

– Может, зажигательной бомбой? – просто чтобы не молчать, сказал Леха. Он как раз тянул в яму за ноги одного из найденных в кустах – у белобрысого паренька была замотана бинтами почти все верхняя половина тела, и лицо тоже было забинтовано, только вот волосья и торчали.

– Ранеты они были. Их кончили, – проворчал Жанаев.

– Думаешь?

Азиат хмуро глянул на Леху и ткнул пальцем в дырки на забинтованной груди трупа.

– Штык вот.

Семенов молча согласился – очень было похоже, что лежащих в теньке забинтованных парней прикололи штыком. Точно таким же, клинковым, как тот, что поблескивал на винтовке их конвоира. От такого открытия стало еще тошнее на душе. Почему-то вспомнилось, что когда взводный отправлял с попуткой раненых из их роты, то отдал сержанту Овчаренко свой пистолет. Тогда помогавший загрузить своих сослуживцев Семенов не обратил на это особого внимания, но вот Овчаренко намек понял – он из десятка раненых был в лучшей форме, мог даже ходить, да и рука у него была правая в порядке – и пистолет этот он старательно припрятал в карман шаровар. Видно было, что оба они – и взводный, и раненый сержант поняли что-то такое, что Семенов стал осознавать только сейчас.

Например, то, что с оружием жить веселее. Оружия тут было в избытке – две танковые пушки да несколько пулеметов, только вот ни в одном из трех танков, что тут стояли, не было ни одного патрона, самого завалящего. То оружие, что было в четырех грузовиках, сгорело, да и была там всего пара винтовок Мосина и СВТ. Наган танкистский с выбитым барабаном тоже никуда не годился. Оставались лопата и голые руки, но это было явно не то. Тем более что ослабли руки-то. Не кормили немцы пленных пока ни разу. И тут даже не сказать – хорошо ли было то, что занимались они тошной в прямом смысле работой, отбивавшей аппетит напрочь, или нет.

– Маленькие они какие, – передернувшись всем телом, сказал Леха, завороженно глядя на лежащих в воронке.

– Понятно, обгорели же, – буркнул в ответ Семенов.

Ему такое еще не попадалось, чтоб живой человек превращался в дурно пахнувшее обгоревшее бревно. Даже не бревно, а суковатое бревнышко, становясь размером с подростка. Отмахиваясь от остервеневших мух, стали сгребать землю с краев, присыпая тела. Получилось убого, потому как земли оказалось маловато, только-только присыпать, остальную взрыв раскидал вокруг так, что не собрать.

Потом Семенов ради того, чтобы хоть как-то обозначить могилу, оглянулся и, подойдя к ближайшему грузовику, потянул оттуда остов сгоревшей винтовки. Конвоир, до того сидевший в расслабленной позе, вскочил как ужаленный и, вскинув угрожающе винтовку, недвусмысленно рявкнул так громко, что из домика неподалеку выскочило аж двое немцев, без кителей и фуражек, но с оружием – оба с пистолетами. Они удивленно посмотрели на конвоира, испуганного Семенова, выронившего себе под ноги горелое железо так быстро, словно оно еще было раскалено, и вдруг слаженно захохотали. Можно бы даже сказать, что и заржали. Один из них, тот, что постарше, сунул привычным жестом пистолет в здоровенную желтую кобуру, подошел поближе, поднял остов винтовки и что-то иронично сказал напарнику. Тот так же отозвался, непонятно что сказав. Конвоир почему-то взбеленился и явно начал ругаться, на что оба выскочивших из избенки только поучительно что-то ему говорили, словно бы снисходя до его уровня, так, как с дурачком неразумным разговаривают взрослые дяди (а конвоир действительно этим двум мужикам в сыны годился).

– Зачьем бинтофк? – спросил Семенова немец.

– Могила наверх, – безграмотно, как обычно говорят наши люди с иностранцами, коверкая слова, словно иностранец лучше понимать от этого станет, ответил Семенов и показал руками, как воткнул бы винтовку в землю.

– Тафай, тафай! На зторофье! – подмигнул ему германец и опять что-то пояснил своему приятелю.

Тот лениво отозвался, отчего конвоир, разозлившись не на шутку, разразился длинной стрекочущей фразой. Семенов опасливо потянул винтовку к могиле, ожидая от долговязого конвоира окрика или чего-то еще подобного, но тот всерьез орал на своих соотечественников, а они только посмеивались, отчего пацан с винтовкой бесился еще больше. Все это очень не понравилось Семенову, который уже и не рад был, что затеял всю эту панихиду. Видно, что сопляк ничего двум взрослым дядям сам сделать не может, даже в перебранке они его умыли, значит, отыграется на пленных, такие всегда после проигрыша на слабых отыгрываются. А отыграться он может сурово: перестреляет – и всех дел. Их же как пленных никто не регистрировал еще. Так что всякое может быть с неучтенкой-то, это Семенов и по довоенной жизни знал.