Семенов и Леха не поняли.
– Ну трыццаць хвилин, – сморщив носик, пояснила юная партизанская связная.
Опять не поняли. Так то все ясно было, кроме «заяцкоманды», а тут вот застопорилось.
– Нядауна, – нашла более понятное слово дочка лесника.
– А они у вас обедали? – пришел очень вовремя в голову толковый вопрос.
– Не, з сабой ежу узяли, бацьку загадали да вечара вячэру згатаваць.
– Ладно, ты давай беги, предупреди наших. Где лагерь – знаешь?
Девчушка презрительно фыркнула веснушчатым носиком.
– Гэта яки – дзе бабы ци дзе мужыки?
– Где мужики. И знаешь что – ты там не показывайся всему народу: часовому только скажи – да сразу назад, и следы попетляй, как заяц. Не надо, чтоб тебя там люди видели.
– А вы што рабиць будзеце? – с подозрением глянула девочка.
– Мы их задержим, – спокойно сказал Семенов, чтоб не расстраивать ребенка. На самом-то деле не так он был спокоен, как старался показать. Маленькая женщинка это явно учуяла, глянула как-то странно, но ничего не сказала; скользнула в кусты – и была такова. Точно лесникова дочка – соображает, как лес не будоражить.
– Ты что, всерьез? – тихо и недоверчиво спросил ошалелым голосом Леха.
– Об чем это ты?
– Что мы их задержим. Их же взвод! – показал потомок свои познания в войсковой структуре и организации. Пообтерся, определенно пообтерся.
Семенов промолчал, глядя на Леху и усиленно думая.
– У нас и патронов ни шиша. Так что если задержим, так минут на пару, не больше. Да ответь ты, стоишь тут как памятник! – не выдержал Леха.
– А ты что хочешь?
– Чего я-то? Ты ж тут старший! Только вдвоем – не удержим.
– Ага. А всем отрядом – удержим? Они взводом как жахнут…
Семенов сказал это нарочно. Он почему-то был уверен, что сейчас потомок заюлит и предложит задать стрекача, а тут пусть без них разберутся. И ждал боец именно этого, но честно признаться – очень не хотел увидеть такое паскудство со стороны потомка.
Но Леха промолчал. Суетливо затоптался, нервно перебирая пальцами ремень карабина, заозирался.
– Ишь, заплясал, как конь перед случкой, – хмыкнул красноармеец.
– Именно что перед случкой. Поимеют нас от души, – огрызнулся потомок, но топтаться не перестал.
– А ты не давайся, – подзадорил его Семенов.
– Легко сказать…
Сказать действительно было легко. На деле получалось все куда сложнее. То, что Леха не стал откровенно праздновать труса и не предложил дезертировать, значило не так чтоб уж много. Чуточку полегче на душе стало, но только – самую чуточку. Самому Семенову мысль унести ноги, благо приказ таки ему лично взводный дал, в голову пришла сразу. Нехорошо, конечно, и кому другому он в этом ни за что бы не признался, но сам-то о себе это знал. И самое поганое – что первой эта мыслишка была. Потом – словно бы устыдившись такой подлости, – разум выдал другое, противоположное решение, которое бойцу тоже не понравилось категорически: встать заслоном и принять бой. В отличие от первого – просто подлого и трусливого, но хоть мало-мальски выполнимого – это решение было еще и вовсе неразумным. Был бы тут пехотный «дегтярев» с парой коробов, по три диска в каждом, и толковым вторым номером – можно было бы рискнуть. С тем же количеством патронов, что имелись, – даже не смешно. Эх, вот как раз сюда бы тот нелепый танчик с африканской коровой на башне и экипажем! Но это уже было пустопорожним фантазерством; боец одернул себя.
– Ну так как, удержим мы их удар всем отрядом? – прямо глядя в глаза потомку, спросил Семенов.
– Черт его знает. Вояк-то у нас мало. Так-то нас больше, да только наваляют они нам при любом раскладе, нам даже десяток раненых дополнительно – уже совсем невпротык! Вынесут они нам пол-отряда – куда деваться будем? – толково обрисовал ситуацию Леха, и Семенов с ним согласился. Тем более что вполне могли быть эти гансы еще просто разведкой, прибывшей глянуть – кто это тут поезда забижает. Выяснят, где лагерь, – и потом накроют большей силой, перекрыв пути отхода. Проще пареной репы это, отряд уже хозяйством оброс, малоподвижным стал. Как ни кинь – все клин! Получалось, что единственный выход – перехитрить немцев, «передумать» их. Нет, ерохвостом сняголовым красноармеец не был, просто иначе как-то облапошить врага не выходило. И значит, чтоб придумать что толковое – надо всей мозгой так задуматься, чтоб череп затрещал!
– Так что делать-то? – сбил с мысли Леха.
– Погодь, не гони корзину. Для начала надо бы глянуть, куда немцы направились: может, они у «железки» покрутятся-покрутятся, да и обратно подадутся.
– Вот здорово; мы, значит, вылезем и давай как сова пыриться?
– Не, мы аккуратненько, тишком-молчком.
Потомок тяжело вздохнул.
– Возьмут они нас за химо! Это ты умеешь тихо лазить, а от меня треску, как от трех коров слепых, – самокритично заметил Леха.
– Значит, будешь больше сидеть, а мне потом сахаром возместишь, – серьезно ответил боец.
Потомок опять тяжело вздохнул.
А потом пришлось поднапрячься. Двигался Семенов быстро и тихо, и у Лехи все силы уходили, чтобы не шуметь очень уж громко и не потеряться, безнадежно отстав. Хорошо еще, что громоздкую бутыль красноармеец рачительно припрятал в яме с водой, замаскировав ее так, что теперь Леха черта лысого это место нашел бы вообще. Да еще и по лесу долго перли. Когда оттоптал себе ноги окончательно, боец беззвучно показал ему: «Ляг и замри», – а сам аккуратно шмыгнул дальше. То ли показалось Лехе, то ли и впрямь пахнуло гарью и углем. К «железке», что ли, вышли? Впрочем, замер он добросовестно и слушал тщательно, но, кроме обычных шумов лесных, ничего не отметил.