Лёха - Страница 155

155

– Именно. Я успел фотографии у него посмотреть – вот и задумался, – ответил лейтенант.

– А фотографические карточки не являются редкостью или признаком зажиточности. Потому что с них все вообще начинается – можно жить в хате с земляным убитым полом, есть одну картошку, но фотографическая доска, застекленная, в резной рамке – будет. Это ж родичи, факт, – заметил ефрейтор.

– Я не о том. На его фотках ни одного красноармейца или краскома нету. А фоток много. Это меня настораживает.

– А другого выхода у нас нету. Если завтра вместо лекаря он полицейских приведет или немцев – ему, гаду, первую пулю, – хмуро сказал Бендеберя.

– Ладно, отдохнули, пора дальше двигать.

И действительно – двинули дальше.

Менеджер Леха

– Как насчет по граммульке? – спросил Середа менеджера, упоенно копавшегося в трофейном добре с целью найти что поесть на обед. При этом артиллерист и впрямь бултыхнул в бутыли опалесцирующей жидкостью.

– Не, неохота. Да и тебе, знаешь, тоже бы не стоило.

– Я свою меру знаю. И болит не так сильно, когда примешь. Да и тем двоим тоже лучше после сотки, – кивнул в сторону палатки с ранеными-больными Середа.

– Ну як скажешь, – заявил твердо сержант, налил себе (и впрямь не так чтоб много – в колпачок от фляжки), не торопясь, выбрал закусон в виде огурчика – и немедленно выпил. Потом налил столько же, но сам пить не стал, а отправился к раненому. Какое-то время провел там, потом вернулся в некотором недоумении, напевая себе под нос:

Служили два товарища, ага!
Служили два товарища, ага!
Служили два товарища в одним и тем полке,
Служили два товарища в одним и тем полке.
Вот пуля пролетела и – ага!
Вот пуля пролетела и – ага!
Вот пуля пролетела, и товарищ мой упал.
Вот пуля пролетела, и товарищ мой упал.

– Это ты к чему? – насторожился Леха.

Середа, не переставая ныть свою странную песню, вытряхнул на траву капли из кружки, напялил ее на фляжку, а бутыль запихнул аккуратно в вещмешок. Вид у него был невеселый.

Я дернул его за руку – ага!
Я дернул его за ногу – ага!
Я дернул его за руку – товарищ не встает.
Я дернул его за ногу – товарищ не ползет.
Я налил ему водки и – ага!
Я налил ему водки и – ага!
Я налил ему водки, а он водку не берет,
Я налил ему водки, а он водку не берет.

– Да можешь ты мне ответить, чтоб тебя черти драли! – возмутился потомок.

– Усов этот – без сознания, похоже. Лежит весь мокрый как мышь и не отвечает. И пить, соответственно, не может. И есть, как ты понимаешь, мой крылатый друг, – тоже. А коли боєць не може ні пити, ні їсти – це зовсім похано, дюже похано. Такие дела.

Из палатки донеслось какое-то злобное ворчание. По голосу – вроде на того раненого похоже, что все время ругался. Тут вроде бы что-то членораздельное донеслось, но тихо, и Леха не разобрал. Впрочем, Середа тоже не расслышал. Пожал плечами, аккуратно поставил мешок с бутылью и пошел к ворчавшему что-то раненому. Потомок – из любопытства – тоже.

– Че? – спросил артиллерист, сунув голову в темноту.

– Через плечо! Ты чего распелся тут, зараза? – зло, но тихо откликнулся из вонючего тепла раненый.

– Ну тут можно. Мы посреди леса сидим.

– Тогда налей еще, не жидуй! И помоги на свет выбраться, черт бы тебя драл поперек!

Середа пожал плечами, залез в палатку весь, что-то там неуклюже делая здоровой рукой.

– Можешь перевалиться? Вот сюда. Давай боком, потихоньку.

– Ногу помоги затянуть.

– Так?

– А-а-а, каб ты вспух! Каб цябе перавярнула ды падкинула! – зарычал сквозь зубы раненый, но артиллерист на это никак не отреагировал: видно, вошел в положение.

– Тяни плащ-палатку за углы, аккуратно, – велел он Лехе, вылезая наружу.

Тот потянул, не к месту вспомнив, что вот в каком-то кино про Штирлица говорилось, что женщина во время родов зовет маму на родном своем языке, а мужики рожать не умеют, потому, наверное, ругаются на родном, когда сильно больно.

– У, зараза, будь оно неладно совсем триста раз… – затихающе рычал раненый, которому, видно, стало полегче. Он вертел головой, оглядывал полянку. Середа тем временем налил в кружечку еще порцию жидкого лекарства. Поднес лежащему с кусочком хлеба, на который водрузил пластик сала. Себе тоже добавил, но сала трогать не стал, обошелся соленым огурцом. Чокнулись, опрокинули.

– А старшине? – спросил раненый.

– Он здоровый. Ему не надо, – ответил сержант.

– Вы сейчас так налечитесь, что… даже и не знаю что, – отозвался несколько растерянно Леха.

– Не хвалюйся, дружа. Вельмі дрэнна напівацца падчас баявых дзеянняў. – очень добрым, наставническим тоном заявил раненный в задницу.

– Але ми напиватися не збираємося, тільки для знеболювання, – подхватил с полуслова Середа.

– Алкаши чертовы, – огрызнулся потомок, уже рассчитывая на выговор и от Семенова, и от Жанаева, да и от новых знакомых тоже, когда обнаружат на полянке мертвецки пьяных раненых да окачурившегося больного – и его, Леху, посреди всего этого безобразия. Парочка пропойц тем временем приняла по третьей чарке, но, к удивлению менеджера, бутылку опять закупорили – хотя уровень и понизился – и засунули в мешок.

– Так вот, ты нас раньше срока не хорони, – строго сказал лежащий.

– Дык я и не думал вовсе.

– Раз лейтенантик этот сказал – значит, сделает. И лекаря достанет. Так что еще поживем, хотя бегать я, наверное, уже не буду. Отбегался. А вот воевать – еще повоюю. И песня эта…

155