Лёха - Страница 151

151

Лейтенант вздохнул, понимая, что не получится у него так это выразить, как нужно бы, и продолжил, вспоминая, как это рассказывал штурмовик, оживленно показывавший руками действия самолетов – своего и чужих.

– Воробьев как увидел, что два «мессершмитта» – это так немецкие истребители называются – сзади появились, так и понял, что все, конец. Высота смешная, внизу немцы и сзади двое. Скорость у них выше, маневренность выше, вооружение приличное – и пушечное тоже, в общем – разметелят в один заход. А у него вместо крыльев – вологодское кружево: дыра на дыре и дыра между ними; мотор тянет вполсилы, а больше не дашь – масло тут же закипает, тут просто долететь-то – проблема, а уж бой принимать – никак. Да и нечем особо, на зенитки много боезапаса потратил, не рассчитал. И не прыгнешь – высоты нет для того, чтоб парашют раскрылся. Конец хоть так, хоть эдак. До фронта рукой подать, да не дотянуть. А немцы что-то мудрят, вместо того чтоб тут же в хвост выйти и срубить – вокруг облетают. Потом ведущий наверху остался, кругаля писать, вроде как в амфитеатре сидит, наблюдает-любуется, а ведомый пошел в хвост «Илу» вставать. Воробьев сообразил – старший младшему легкую добычу уступил, натаскивает, видите ли, как мама – дочку. И сейчас эта «дочка» будет из Воробьева жаркое готовить, как он недавно сам зенитчиков внизу поджаривал. И такая злость одолела, что фрицы тут па-де-катры вытанцовывают, а его уже и за человека не держат, что в голове просветлело. «Мессершмитт» сзади пристроился, не спеша прицелился, а Воробев свой раскуроченный самолет в последний момент вбок свалил, он это называл «скольжением ушел», термин такой. Немец стрельбу начал, а толку мало, только по крылу немного зацепил, да и то все больше в дырки улетело. И на скорости мимо проскочил – это Воробьев на своем утиле по небу, как самолет братьев Райт ползет, а «мессершмитт» не битый, да и вообще у него скорость повыше. «Дочка», видно, от «мамаши» по радио втык получил, на второй заход попер со всей дури. Разозлился, надо думать, от неудачи, стал спешить – линия фронта уже рядом. Догнал, пристроился, прицелился, а Воробьев в этот момент вообще скорость сбросил, секунду ждал, что от этого штурмовик утюгом в землю брякнет (земля-то рядом!), сердце захватило даже, как завис почти, но удержался как-то, вопреки законам физики, а «мессершмитт» по инерции, толком не выстрелив, мимо уфитилил. Проскочил! Тут уже Воробьев выжал из умирающего мотора все, что тот дать мог, рыло самолету своему задрал, «мессершмитт» сам в прицел влез. И получил из всех стволов – а их у «Ила» четыре – прямо в самый какашник! Разваливаться начал под первыми же снарядами. Задымил, завинтился и прямо по курсу в землю воткнулся со всей скорости; раз – и все! Воробьев даже успел порадоваться, пока ведущий «мессершмитт» из своей зрительской ложи в позицию для атаки спешно выбирался. Потом радоваться было некогда – аккурат наши позиции пошли, да и фриц начал «Ил» прямо в воздухе потрошить, тот чудом сумел на брюхо шлепнуться. Опять же с нами повезло – немца отогнали. Это ротный сообразил. Так-то, конечно, с пистолета он ничего бы «мессершмитту» не сделал, но мы зато сразу поняли, что делать, а там и секунды важны были. В общем, попили чаю, мне ротный велел дать капитану этому сопровождающего бойца и доставить в штаб полка, батальонный распорядился. Мы к разбитому «Илу» вернулись, капитан оттуда парашют свой достал, с приборной доски что-то свинтил… И тут нас удивил – достает балалайку из кабины. Мы оторопели, а он подмигивает и говорит на полном серьезе, что когда обратно летит – то на балалайке играет!

– Это он зря, – сурово осудил легкомысленного летуна доверчивый Семенов.

– Пошутил, да. Не до балалаек в полете, а эту попросили техники взять: когда со старого аэродрома от немцев эвакуировались спешно, а на новом не до того было, забыли про инструмент. Говорил, что, когда трясти стало, сам обалдел: откуда ни возьмись – балалайка в кабине; давай летать туда-сюда и его грифом по физиономии стукать. Когда приземлился уже – вспомнил, откуда взялась. Нам на память бортпаек оставил – энзэ летный. Шоколад там, галеты. Хороший человек, душевный. Я ему сопровождающего дал, доставили в полк чин чином. Так что знаком с летчиками. Вам, старшина, такой капитан Воробьев не встречался?

– Не, у нас штурмовики не базировались, – выкрутился Леха вполне успешно.

– А где это вас так разукрасили? – поинтересовался лейтенант.

– В смысле?

– Да вот у товарища Семенова синяк на пол-лица, а у товарища Жанаева нос разбит, да и вы морщитесь, когда правой рукой двигаете – видно, что ушиб. И у сержанта Середы дырка свежая – кровь еще красная, не побурела на повязке, – невинно пояснил Березкин.

– А это товарищ Семенов за хлебушком в деревню сходил.

– А там?

– А там Гогуны.

– То есть?

– Фамилия такая. Бандиты. Предатели, немецкие пособники. У нас, к слову, и списочек есть основных персоналий. Получили, когда в виде немцев туда приперлись. А синяки и шишки заработали, пока фрицы нам свою форму с сапогами отдавали, – вспомнил бумаготворчество артиллериста Леха.

– Не очень охотно отдавали?

– Не то слово. Очень неохотно. Но мы их все-таки убедили.

– Впечатляет. Убедительные, видать, доводы получились, – признал лейтенант.

– Если б мне кто рассказал – не поверил бы. Хоть кино снимай, – честно признался Леха.

– Может быть, еще и снимут, – наивно понадеялся лейтенант.

151