Лёха - Страница 14

Азиат кивнул.

– Ну нам тоже к немцам попадать не стоит. Лучше все-таки к своим.

– Что, так с коровой и пойдем? – перевел разговор на другую тему Петров.

– Чем плохо? Бензина корове не надо, спать теплее, жить сытнее, – вполне серьезно ответил Семенов. Он точно знал, что без коровы в хозяйстве – совсем никак. Ни молока для еды, ни навоза для поля. А тут – хорошая такая корова, справная. Не бросать же! Хотя конечно, к своим ее вряд ли вывести удастся – грохот боя уже не был слышен, да и немцы, которых он видел недавно, вели себя совершенно беспечно, по-тыловому.

– Только идет медленно, как черепаха, – уел крестьянина горожанин.

– Да знаю я. Но вот пока харчом каким не разживемся – только на Зорьку и надежда. От тебя-то, Петров, толку – как от козла молока. Даже мышей ловить не умеешь. Я тебя даже домашним котом бы не признал, только языком ехидничать ты горазд! – совершенно неожиданно даже для себя выдал тираду Семенов.

– Я токарь, мне мышей без надобности ловить. А надо будет – я мышеловку сделаю, на что у тебя ни соображения, ни смекалки не хватит, – мрачно возразил Петров.

– Ладно, буду шить чуни, – миролюбиво отказался от перепалки Семенов, забрал рукава от шинели, тапки Лехи и вытребовал у сослуживцев их запас ниток.

У каждого было с собой по три иголки с нитками – одна с белой для подшивки воротничка, одна с черной – для всякого и одна с зеленой – обмундирование зашить. Если порвешь что. Только вот у Семенова с Жанаевым иголки были воткнуты за клапан пилотки, а легкомысленный Петров, кряхтя, выудил из пистон-кармана смертный свой медальончик, как назывался эбонитовый пенальчик с откручивающейся крышечкой – у горожанина в нем вместо свернутой в трубочку записки с его данными лежали как раз иголки. Семенов не замедлил укоризненно на Петрова посмотреть, на что тот хитро подмигнул. Ну да, было такое поверье, что если заполнишь эту записку – так и убьют сразу. Потому Семенов записку не заполнил, так бумажка пустой и лежала, а Жанаев, заядлый курильщик, таскал вообще пустой медальон, бумажку на самокрутки пустив.

Ниток было мало, приходилось проявлять солдатскую смекалку. В итоге получилось такое, что наблюдавший за процессом Петров выразил уверенность, что дрыхнувший без задних ног гость точно свихнется, как только увидит свою «обувку». Семенов спорить не стал, чуни и впрямь получились страховидные. Но зато в них можно было уже идти более-менее, не глядя под ноги. А что касаемо с ума сойти, так в армии на этот счет куда как просто. Да еще и во время войны.

Тут Семенов тихо про себя улыбнулся, вспомнив, когда взводный говорил, что боец и младший командир на войне ничему удивляться не должны и все воспринимать обязаны по-воински, мужественно. И подкрепил это свое высказывание старой историей – как во время войны в их полку тыловик-фельдфебель натурально свихнулся, когда вылез после пьянки из своей каптерки и увидел идущих мимо зеленых лошадей. Ну то есть он не свихнулся сразу, а решил, что допился до чертиков и терять ему нечего, потому продолжил пьянку и вот после этого окончательно вышел из строя. А лошади те и впрямь были зелеными – их покрасили маскировки ради: тогда, в начале той войны, на маскировке все свихнулись и маскировали все что можно. Получалось зачастую глупо – вот, к слову, и лошади подохли. Не перенесли покраски. Оно и понятно – лошадки-то живые, не забор какой. Семенову жаль было этих животин, погибших по чьему-то недомыслию, в этом он вполне кавалериста Уланова понимал. Вот другой пример – когда французы сделали на заводе крашеную стальную копию мертвеца немецкого, здоровенного, взбухшего от гниения прусского гренадера, валявшегося на нейтральной полосе в важном месте, – этот да, впечатлил. Стальной футляр, выдерживавший попадание винтовочной пули, французы доставили на передовую, ночью выволокли гнилой труп, а на его место установили подменку, в которой прятался тшедушный французский арткорректировщик с телефоном. И такая штука сослужила добрую службу, позволив французской артиллерии разносить все, что надо, быстро и точно – глаза-то у нее были совсем близко от целей.

Менеджер Леха

Когда Леха проснулся – все тело болело и ныло. Сон приснился дурацкий: словно он попал в прошлое, как какой-то идиот-попаданец, и его захватила в плен группа советских солдат. Да такой реальный сон, чуть ли не с запахами, логичный, связный, впору другим рассказывать. Давно такие красочные сны не снились. Все же пить не надо на ночь, это вредно. Потом такие сны снятся… Леха потянулся, скинул с себя одеяло. Широко зевнул, протер заспанные глаза – и ужаснулся. Трое солдаперов. Свежая могильная насыпь, пальто это военное вместо одеяла… Ни фига не сон. Чистый реал. Леха вздрогнул. И стало очень тоскливо, так тоскливо, что в животе забурчало.

Один из солдат – тот, что дояр, – поднялся, подошел поближе и кинул Лехе два каких-то серых кулька.

– Примерь, – сказал он.

– А это что? – опасливо посмотрел Леха на странные кули.

– Обувка тебе, чуни называются, – пояснил солдат.

Чуни оказались такой обувью, что любой дизайнер бы удавился. Гуччи с Версаче в рыданье, иначе не скажешь. Пляжные тапки были вшиты как подметки в мешки из шинельных рукавов. Шедевр неандертальской культуры! Леха осторожно сунул ноги в дырки. Озябшим ступням стало сразу теплее, что как-то примирило Леху с этим рукоделием. Или скорее рукоблудием, больно уж вид был неказистый.